Рассказы для детей 5-7 лет

Ю. Коваль «Стожок»

У излучины реки Ялмы в старой баньке жил, между прочим, дядя Зуй.

Жил он не один, а с внучкою Нюркой, и было у него все, что надо: и куры, и корова.

— Свиньи вот только нету, — говорил дядя Зуй. — А на что хорошему человеку свинья?

Еще летом дядя Зуй накосил в лесу травы и сметал стожок сена; но не просто сметал — хитро: поставил стог не на землю, как все делают, а прямо на сани, чтобы сподручней было зимой сено из лесу вывезти.

А когда наступила зима, дядя Зуй про то сено забыл.

— Дед, — говорит Нюрка, — ты что ж сено- то из лесу не везешь? Ай позабыл?

— Какое сено? — удивился дядя Зуй, а после хлопнул себя по лбу и побежал к председателю лошадь просить.

Лошадь председатель дал хорошую, крепкую. На ней дядя Зуй скоро до места добрался. Смотрит — стожок его снегом занесен.

Стал он снег вокруг саней ногой раскидывать, оглянулся потом — нет лошади: ушла, проклятая!

Побежал вдогонку — догнал, а лошадь не идет к стогу, упирается.

«С чего бы это она, — думает дядя Зуй, — упирается-то? »

Наконец-таки запряг ее дядя Зуй в сани.

— Но-о-о!..

Чмокает дядя Зуй губами, кричит, а лошадь ни с места — полозья к земле крепко примерзли. Пришлось по ним топориком постукать — сани тронулись, а на них стожок. Так и едет, как в лесу стоял.

Дядя Зуй сбоку идет, на лошадь чмокает.

К обеду добрались до дому, дядя Зуй стал распрягать.

— Ты чего, Зуюшко, привез-то? — кричит ему Пантелевна.

— Сено, Пантелевна. Чего же иное?

— А на возу у тебя кто?

Глянул дядя Зуй и как стоял, так и сел в снег. Страшная какая-то, кривая да мохнатая морда выставилась с воза — медведь!

«Рру-у!..»

Медведь зашевелился на возу, наклонил стог набок и вывалился в снег. Тряхнул башкой, схватил в зубы снегу и в лес побежал.

— Стой! — закричал дядя Зуй. — Держи его, Пантелевна!

Рявкнул медведь и пропал в елочках.

Стал народ собираться. Охотники пришли, и я, конечно, с ними. Толпимся мы, разглядываем медвежьи следы.

Паша-охотник говорит:

— Вот какую берлогу себе придумал — Зуев стожок.

А Пантелевна кричит-пугается:

— Как же он тебя, Зуюшко, не укусил?..

— Да-а, — сказал дядя Зуй, — будет теперь сено медвежатиной разить. Его, наверно, и корова-то в рот не возьмет.

В. Драгунский «Заколдованная буква»

Недавно мы гуляли во дворе: Аленка, Мишка и я. Вдруг во двор въехал грузовик. А на нем лежит елка. Мы побежали за машиной. Вот она подъехала к домоуправлению, остановилась, и шофер с нашим дворником стали елку выгружать. Они кричали друг на друга:

— Легче! Давай заноси! Правея! Левея! Ста- новь ее на попа! Легче, а то весь шпиц обломаешь.

И когда выгрузили, шофер сказал:

— Теперь надо эту елку заактировать, — и ушел.

А мы остались возле елки.

Она лежала большая, мохнатая и так вкусно пахла морозом, что мы стояли как дураки и улыбались. Потом Аленка взялась за одну веточку и сказала:

— Смотрите, а на елке сыски висят.

«Сыски»! Это она неправильно сказала! Мы с Мишкой так и покатились. Мы смеялись с ним оба одинаково, но потом Мишка стал смеяться громче, чтоб меня пересмеять.

Ну, я немножко поднажал, чтобы он не думал, что я сдаюсь. Мишка держался руками за живот, как будто ему очень больно, и кричал:

— Ой, умру от смеха! Сыски!

А я, конечно, поддавал жару:

— Пять лет девчонке, а говорит «сыски»... Ха-ха-ха!

Потом Мишка упал в обморок и застонал:

— Ах, мне плохо! Сыски...

И стал икать:

— Ик!.. Сыски. Ик! Ик! Умру от смеха! Ик!

Тогда я схватил горсть снега и стал прикладывать его себе ко лбу, как будто у меня началось уже воспаление мозга и я сошел с ума. Я орал:

— Девчонке пять лет, скоро замуж выдавать! А она — сыски.

У Аленки нижняя губа скривилась так, что полезла за ухо.

— Я правильно сказала! Это у меня зуб вывалился и свистит. Я хочу сказать «сыски», а у меня высвистывается «сыски»...

Мишка сказал:

— Эка невидаль! У нее зуб вывалился! У меня целых три вывалилось да два шатаются, а я все равно говорю правильно! Вот слушай: хыхки! Что? Правда, здорово — хыхх-кии! Вот как у меня легко выходит: хыхки! Я даже петь могу:

Ох, хыхечка зеленая,

Боюся уколюся я.

Но Аленка как закричит. Одна громче нас двоих:

— Неправильно! Ура! Ты говоришь хыхки, а надо сыски!

А Мишка:

— Именно, что не надо сыски, а надо хыхки.

И оба давай реветь. Только и слышно: «Сыски!» — «Хыхки!» — «Сыски!»

Глядя на них, я так хохотал, что даже проголодался. Я шел домой и все время думал: чего они так спорили, раз оба не правы? Ведь это очень простое слово. Я остановился на лестнице и внятно сказал:

— Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки!

Вот и все!

В. Драгунский «Сверху вниз, наискосок!»

В то лето, когда я еще не ходил в школу, у нас во дворе был ремонт. Повсюду валялись кирпичи и доски, а посреди двора высилась огромная куча песку. И мы играли на этом песке в «разгром фашистов под Москвой», или делали куличики, или просто так играли ни во что.

Нам было очень весело, и мы подружились с рабочими и даже помогали им ремонтировать дом: один раз я принес слесарю дяде Грише полный чайник кипятку, а второй раз Аленка показала монтерам, где у нас черный ход. И мы еще много помогали, только сейчас я уже не помню всего.

А потом как-то незаметно ремонт стал заканчиваться, рабочие уходили один за другим, дядя Гриша попрощался с нами за руку, подарил мне тяжелую железку и тоже ушел.

И вместо дяди Гриши во двор пришли три девушки. Они все были очень красиво одеты: носили мужские длинные штаны, измазанные разными красками и совершенно твердые. Когда эти девушки ходили, штаны на них гремели, как железо на крыше. А на головах девушки носили шапки из газет. Эти девушки были маляры и назывались: бригада. Они были очень веселые и ловкие, любили смеяться и всегда пели песню «Ландыши, ландыши». Но я эту песню не люблю. И Аленка. И Мишка тоже не любит. Зато мы все любили смотреть, как работают девушки-маляры и как у них все получается складно и аккуратно. Мы знали по именам всю бригаду. Их звали Санька, Раечка и Нелли.

И однажды мы к ним подошли, и тетя Саня сказала:

— Ребятки, сбегайте кто-нибудь и узнайте, который час.

Я сбегал, узнал и сказал:

— Без пяти двенадцать, тетя Саня...

Она сказала:

— Шабаш, девчата! Я — в столовую! — и пошла со двора.

И тетя Раечка и тетя Нелли пошли за ней обедать.

А бочонок с краской оставили. И резиновый шланг тоже.

Мы сразу подошли ближе и стали смотреть на тот кусочек дома, где они только сейчас красили. Было очень здорово: ровно и коричнево, с небольшой краснотой. Мишка смотрел- смотрел, потом говорит:

— Интересно, а если я покачаю насос, краска пойдет?

Аленка говорит:

— Спорим, не пойдет!

Тогда я говорю:

— А вот спорим, пойдет!

Тут Мишка говорит:

— Не надо спорить. Сейчас я попробую. Держи, Дениска, шланг, а я покачаю.

И давай качать. Раза два-три качнул, и вдруг из шланга побежала краска! Она шипела, как змея, потому что на конце у шланга была нахлобучка с дырочками, как у лейки. Только дырки были совсем маленькие, и краска шла, как одеколон в парикмахерской, чуть- чуть видно.

Мишка обрадовался и как закричит:

— Крась скорей! Скорей крась что-нибудь!

Я сразу взял и направил шланг на чистую

стенку. Краска стала брызгаться, и там сейчас же получилось светло-коричневое пятно, похожее на паука.

— Ура! — закричала Аленка. — Пошло! Пошло-поехало! — и подставила ногу под краску.

Я сразу покрасил ей ногу от колена до пальцев. Тут же, прямо у нас на глазах, на ноге не стало видно ни синяков, ни царапин! Наоборот, Аленкина нога стала гладкая, коричневая, с блеском, как новенькая кегля.

Мишка кричит:

— Здорово получается! Подставляй вторую, скорей!

И Аленка живенько подставила вторую ногу, а я моментально покрасил ее сверху донизу два раза.

Тогда Мишка говорит:

— Люди добрые, как красиво! Ноги совсем как у настоящего индейца! Крась же ее скорей!

— Всю? Всю красить? С головы до пят?

Тут Аленка прямо завизжала от восторга:

— Давайте, люди добрые! Красьте с головы до пят! Я буду настоящая индейка!

Тогда Мишка приналег на насос и стал качать во всю ивановскую, а я стал Аленку поливать краской. Я замечательно ее покрасил: и спину, и ноги, и руки, и плечи, и живот, и трусики. И стала она вся коричневая, только волосы белые торчат.

Я спрашиваю:

— Мишка, как думаешь, а волосы красить?

Мишка отвечает:

— Ну конечно! Крась скорей! Быстрей давай!

И Аленка торопит:

— Давай-давай! И волосы давай! И уши!

Я быстро закончил ее красить и говорю:

— Иди, Аленка, на солнце пообсохни! Эх, что бы еще покрасить?

А Мишка:

— Вон видишь, наше белье сушится? Скорей давай крась!

Ну с этим-то делом я быстро справился! Два полотенца и Мишкину рубашку я за какую-нибудь минуту так отделал, что любо-дорого смотреть было!

А Мишка прямо вошел в азарт, качает насос как заводной. И только покрикивает:

— Крась давай! Скорей давай! Вон и дверь новая на парадном, давай, давай, быстрее крась!

И я перешел на дверь. Сверху вниз! Снизу вверх! Сверху вниз, наискосок!

И тут дверь вдруг раскрылась, и из нее вышел наш управдом Алексей Акимыч в белом костюме.

Он прямо остолбенел. И я тоже. Мы оба были как заколдованные. Главное, я его поливаю и с испугу не могу даже догадаться отвести в сторону шланг, а только размахиваю сверху вниз, снизу вверх. А у него глаза расширились, и ему в голову не приходит отойти хоть на шаг вправо или влево...

А Мишка качает и знай себе ладит свое:

— Крась давай, быстрей давай!

И Аленка сбоку вытанцовывает:

— Я индейка! Я индейка!

Ужас!!!

...Да, здорово нам тогда влетело. Мишка две недели белье стирал. А Аленку мыли в семи водах со скипидаром...

Алексею Акимычу купили новый костюм. А меня мама вовсе не хотела во двор пускать. Но я все-таки вышел, и тетя Саня, Раечка и Нелли сказали:

— Вырастай, Денис, побыстрей, мы тебя к себе в бригаду возьмем. Будешь маляром!

И с тех пор я стараюсь расти побыстрей.

В. Драгунский «Друг детства»

Когда мне было лет шесть или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. Мне все люди вокруг очень нравились и все работы тоже. У меня тогда в голове была ужасная путаница, я был какой-то растерянный и никак не мог толком решить, за что же мне приниматься.

То я хотел быть астрономом, чтоб не спать по ночам и наблюдать в телескоп далекие звезды, а то я мечтал стать капитаном дальнего плавания, чтобы стоять, расставив ноги, на капитанском мостике, и посетить далекий Сингапур, и купить там забавную обезьянку. А то мне до смерти хотелось превратиться в машиниста метро или в начальника станции, ходить в красной фуражке и кричать толстым голосом:

— Го-о-тов!

Или у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником вроде Алена Бом- бара и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. Правда, этот Бомбар после своего путешествия похудел на двадцать пять килограммов, а я всего-то весил двадцать шесть, так что выходило, что если я тоже поплыву, как он, то мне худеть будет совершенно некуда, я буду весить в конце путешествия только одно кило. А вдруг я где-нибудь не поймаю одну-другую рыбину и похудею чуть побольше? Тогда я, наверно, просто растаю в воздухе как дым, вот и все дела.

Когда я все это подсчитал, то решил отказаться от этой затеи, а на другой день мне уже приспичило стать боксером, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. Как они молотили друг друга — просто ужас какой-то! А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжелую кожаную «грушу» — такой продолговатый тяжелый мяч, по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. И я так нагляделся на все на это, что тоже решил стать самым сильным человеком во дворе, чтобы всех побивать, в случае чего.

Я сказал папе:

— Папа, купи мне грушу!

— Сейчас январь, груш нет. Съешь пока морковку.

Я рассмеялся:

— Нет, папа, не такую! Не съедобную грушу! Ты, пожалуйста, купи мне обыкновенную кожаную боксерскую грушу!

— А тебе зачем? — сказал папа.

— Тренироваться, — сказал я. — Потому что я буду боксером и буду всех побивать. Купи, а?

— Сколько же стоит такая груша? — поинтересовался папа.

— Пустяки какие-нибудь, — сказал я. — Рублей десять или пятьдесят.

— Ты знаешь, братец, — сказал папа, — перебейся как-нибудь без груши. Ничего с тобой не случится.

И он оделся и пошел на работу.

А я на него обиделся за то, что он мне так со смехом отказал. И мама сразу же заметила, что я обиделся, и тотчас сказала:

— Стой-ка, я, кажется, что-то придумала. Ну-ка, ну-ка, погоди-ка одну минуточку.

И она наклонилась и вытащила из-под дивана большую плетеную корзинку; в ней были сложены старые игрушки, в которые я уже не играл. Потому что я уже вырос, и осенью мне должны были купить школьную форму и картуз с блестящим козырьком.

Мама стала копаться в этой корзинке, и, пока она копалась, я видел мой старый трамвайчик без колес и на веревочке, пластмассовую дудку, помятый волчок, одну стрелу с резиновой нашлепкой, обрывок паруса от лодки, и несколько погремушек, и много еще разного игрушечного утиля. И вдруг мама достала со дна корзинки здоровущего плюшевого мишку.

Она бросила его мне на диван и сказала:

— Вот. Это тот самый, что тебе тетя Мила подарила. Тебе тогда два года исполнилось. Хороший Мишка, отличный. Погляди, какой тугой! Живот какой толстый! Ишь как выкатил! Чем не «груша»? Еще лучше! И покупать не надо! Давай, тренируйся, сколько душе угодно! Начинай!

И тут ее позвали к телефону, и она вышла в коридор.

А я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. И я устроил Мишку поудобнее на диване, чтобы мне сподручней было об него тренироваться и развивать силу удара.

Он сидел передо мной такой шоколадный, нос здорово облезлый, и у него были разные глаза: один его собственный — желтый стеклянный, а другой большой белый — из пуговицы от наволочки; я даже не помнил, когда он появился. Но это было неважно, потому что Мишка довольно весело смотрел на меня своими разными глазами, и он расставил ноги и выпятил мне навстречу живот, а обе руки поднял кверху, как будто шутил, что вот он уже заранее сдается... ,

И я вот так посмотрел на него и вдруг вспомнил, как давным-давно я с этим Мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и нянькал его, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и кормил его с ложки манной кашей, и у него такая забавная мордочка становилась, когда я его чем-нибудь перемазывал, хоть той же кашей или вареньем, такая забавная милая мордочка становилась у него тогда, прямо как живая. И я его спать с собой укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему разные сказки прямо в его бархатные тверденькие ушки, и я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал... И вот он сидит сейчас на диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства. Вот сидит, смеется разными глазами, а я хочу тренировать об него силу удара...

— Ты что, — сказала мама, она уже вернулась из коридора. — Что с тобой?

А я не знал, что со мной, я долго молчал и отвернулся от мамы, чтобы она по голосу или по губам не догадалась, что со мной, и я задрал голову к потолку, чтобы слезы вкатились обратно, и потом, когда я скрепился немного, я сказал:

— Ты о чем, мама? Со мной ничего... Просто я раздумал. Просто я никогда не буду боксером.

В. Воскобойников «Когда Александр Пушкин был маленьким»

БАБУШКИНА КОРЗИНА

Когда Александр Сергеевич Пушкин был маленьким, он часто прятался в бабушкину корзину.

Только мама соберется вывести его на прогулку, а сынка уже нет. Сынок пробрался в бабушкину комнату и сидит, затаившись, в большой корзине для рукоделий. Но мама его вытаскивала, одевала и выводила на улицу. А на улице она заставляла сына то бегать, то прыгать, да еще постоянно покрикивала:

— А ну-ка меня догоняй!

Но маленький Пушкин усаживался на землю и не желал подниматься. И родителей такое поведение сына сильно огорчало.

— Не знаю, за что нам это наказание! — жаловалась мама, Надежда Осиповна.

А папа, Сергей Львович, с ней соглашался:

— И то правда, уж больно он неуклюжий, толстый. Ему лишь бы за креслами прятаться, когда ко мне гости приходят, да пирожные со стола есть. И вот что, — добавил он однажды, поморщившись, — отправляй его в детскую, ежели у меня гости. Пирожные ему во вред, а наши разговоры нечего слушать — он их все равно не понимает!

Но маленький Пушкин понимал, даже очень понимал! А гостями его отца были известные литераторы. Они читали вслух свои и чужие стихи, обсуждали новые книги. И Пушкин, спрятавшись за большое кресло, вслушивался в каждое их слово — ему были очень интересны эти разговоры. И когда он услышал, что его не допустят к гостям, так испугался, что даже пирожные показались противными. А бегать, прыгать — разве ему не хотелось?! Еще как хотелось! Оставаясь один, он часто представлял, как бежит быстрее всех, и прыгает легче многих, и ловко так кувыркается. А все смотрят на него, удивляются, радуются. Во дворе никого не было, и он попробовал сам пробежаться — сначала в одну сторону, потом в другую. И несколько раз подпрыгнул. Ему это даже понравилось. Потому что бегать, прыгать, когда самому хочется, а не когда тебя заставляют, — это так хорошо! И Пушкин в тот день бегал столько, сколько ему хотелось.

Через несколько недель отец вышел с друзьями из дома, вдруг видит: какой-то худенький мальчик пробегает мимо, подпрыгивая,

и громко смеется. Всмотрелся: а это его сын, Саша!

— Ты заметила, какое у нас преображение?! — спросил он жену.

— Конечно, заметила! — подтвердила она и рассмеялась.

— Как же это случилось? Кто помог ему измениться?!

Сергей Львович так и не догадался, что это Пушкин сам себе помог.

ЗНАМЕНИТЫЕ РОДСТВЕННИКИ

У Пушкина было много знаменитых предков. Некоторые совершали богатырские подвиги при Александре Невском. И про них мы знаем из древних летописей. Но маленькому Пушкину больше рассказывали о его прадеде, которого звали Абрам Петрович Ганнибал.

Это в России его так назвали, а какое у него было настоящее имя — неизвестно. Дело в том, что прадед маленького Пушкина родился на юге Эфиопии, чуть ли не в Центральной Африке, и был сыном местного вождя. А когда ему исполнилось 8 лет, его похитили разбойники. Этот украденный мальчик оказался на невольничьем рынке в Турции, там его купил царский посланник Савва Рагузинский и в 1706 году привез в Россию, в подарок царю.

Имя, отчество и фамилию ему придумал царь Петр Великий, когда вместе с польской королевой его крестил. Абрам — это библейский Авраам, который заключил завет с самим Господом и от которого пошли великие народы. От Ганнибала тоже пошли известные люди, все больше военные, но один стал великим поэтом. А сам Абрам Петрович жил сначала при царе как живая игрушка, сопутствовал ему в походах и битвах, а потом, когда «живая игрушка» выросла и превратилась в красивого чернокожего юношу, Петр оставил его в Париже. Там Ганнибал прошел курс военного инженера, стал офицером французской армии, прославился в нескольких битвах и наконец вернулся в Россию. Во время смены царей его то отправляли в сибирскую ссылку, то возвращали назад, награждали орденами и деревнями. Абрам Петрович превратился в знаменитого строителя крепостей и генерала.

Таким был один из прадедов у маленького Пушкина.

НЯНЯ АРИНА РОДИОНОВНА

Хорошо разговаривать на иностранных языках, но еще важнее знать родной. Однако первые слова маленького Пушкина были французскими. А все потому, что его родители и гости разговаривали друг с другом по-французски. Так было принято в те годы во многих образованных дворянских семьях. Еще хорошо, что у Пушкина была няня Арина Родионовна и бабушка Марья Алексеевна.

Сначала Арина Родионовна нянчила старшую сестру, Ольгу, которая родилась на год раньше. Но однажды, когда маленькому Пушкину было только несколько месяцев, он заплакал так, что никто не мог его остановить: ни мама, ни бабушка, ни приставленная к нему женщина. Тогда и позвали Арину Родионовну. И стоило ей прикоснуться к плачущему младенцу, как он сразу замолчал, потом улыбнулся, зевнул, а еще через мгновение спокойно заснул. Тут-то все и поняли, что лучше, чем она, няни быть не может. Поэтому Арина Родионовна вынянчила обоих детей. По вечерам она пела им колыбельные песни, днем играла в ладушки, а еще знала множество забавных историй, считалок, сказок. И скоро маленький Пушкин тоже повторял их наизусть. А спустя десятилетия вспомнил и сам написал сказки, которые с тех пор знает каждый русский ребенок.

БАБУШКА МАРЬЯ АЛЕКСЕЕВНА

Марья Алексеевна происходила из знаменитого рода Ржевских. Ее дедушка был любимцем самого императора Петра Великого, и бабушка часто рассказывала про него внуку. В молодые годы она вышла замуж за младшего сына Абрама Петровича Ганнибала, но тот оказался никудышным мужем и постоянно над ней издевался. А потом отобрал маленькую дочку, а ее, свою жену, выгнал из дома. Тогда за нее вступился другой сын Ганнибала, Иван Абрамыч, знаменитый герой, в честь которого императрица Екатерина II повелела поставить два памятника. Императрица пожалела молодую Марью Алексеевну, распорядилась вернуть дочь, а еще императрица закрепила за ней деревню под Петербургом. Дочка выросла в Надежду Осиповну Ганнибал и стала мамой маленького Пушкина.

Потом у бабушки появилось новое имение — под Москвой в селе Захарове. Сейчас в это село легко приехать — оно совсем рядом с подмосковным городком Звенигородом. В имении, кроме помещичьего дома, был большой парк, пруд, по которому плавали на лодках, и деревня, где жили крестьяне. По вечерам оттуда доносилось пение крестьянских девушек. И маленькому Пушкину очень нравилось это пение слушать.

А сама бабушка Марья Алексеевна так красиво говорила по-русски, что многие удивлялись.

СТИХИ НА БЕРЕЗАХ

Родители были уверены, что по вечерам после ухода отцовских гостей сын немедленно засыпает. А на самом деле Пушкин, лежа в постели, еще долго вспоминал взрослые разговоры, шутки, а также стихи, которые читали гости. И складывал собственные строки. Эти строки волновали душу, он их повторял раз за разом, и ему так хотелось немедленно записать их на бумагу! Только писать он еще не умел. И Пушкин часто мечтал о том, чтобы скорей пришли учителя и научили его писать! Наконец родители взяли ему французского гувернера. Он-то первый и обнаружил у маленького Пушкина тетрадь со стихами и пьесами. Но, скорей всего, это была уже не первая тетрадь. Поэтому никто точно не знает, когда Пушкин начал сочинять стихи. Ученые-литературоведы даже спорят, на каком языке эти стихи звучали — на русском или французском. Многие считают, что великий русский поэт первые стихи сочинял на французском.

В XX веке некоторые его детские стихи перевели с французского на русский и напечатали. А кое-какие строки можно было читать до конца XIX века на березах, которые росли в бабушкином имении. Потому что маленький Пушкин исписал своими стихами в бабушкином парке много берез.

РОДИТЕЛИ

Любому человеку нужна родительская любовь, и особенно — маленькому ребенку. Без любви он может заболеть и даже погибнуть. Но маленькому Пушкину этой любви не хватало. Его родителям почти всегда было некогда. Маму в обществе считали красавицей, папа любил веселые беседы, дружеские застолья, и поэтому они с удовольствием ездили на званые вечера и балы. Это потом родители стали гордиться его славой. А в семье они больше обращали внимание на старшую сестренку Ольгу и младшего брата Льва. И маленькому Пушкину казалось, что он растет нелюбимым сыном.

К счастью, у отца было много книг на французском языке. И скоро родительское внимание стало ему не очень-то и нужным. Потому что главными его друзьями сделались книги. За несколько лет он перечитал всю библиотеку!

В ПЕТЕРБУРГ

Когда Александру Сергеевичу исполнилось 12 лет, по велению императора Александра I для детей из уважаемых дворянских семейств открылся Лицей. Это событие считали тогда в России очень важным. Первый Лицей основал в Древней Греции великий философ Аристотель. Ученики и учителя прогуливались в том Лицее по аллеям красивого парка, присаживались на скамейки и свободно беседовали друг с другом на серьезные научные темы.

С тех пор прошло больше двух тысяч лет. И теперь Лицей создавался в России. Император Александр хотел, чтобы из лицеистов получились высокообразованные люди, которые своими делами возвысили бы государство.

У Пушкина был дядя, тоже Пушкин. Его звали Василий Львович и считали известным поэтом. Дядя перевез Пушкина в Петербург и поселил в своей квартире на Мойке. Вступительный экзамен принимал сам министр народного просвещения. Министр остался очень Доволен познаниями Александра Пушкина, особенно его французским. Потом дядя возил племянника на примерку белья, мундира, ботфортов и сапог, треугольной шляпы.

19 октября 1811 года для Пушкина открылась новая жизнь. Лицеистов одели в мундиры и выстроили в большом зале, где перед ними произнес речь сам государь, а потом после обеда началось учение.

УЧЕНИЕ В ЛИЦЕЕ

Лицей поместили недалеко от Петербурга, в Царском Селе, и все шесть лет учебы лицеистам было запрещено покидать это место, а родственников допускали к ним только по праздникам. Царь отдал для Лицея огромный флигель своего дворца. Все четыре этажа этого флигеля перестроили так, чтобы здесь, никуда не выезжая, могли жить, учиться и отдыхать пятьдесят юношей. На первом этаже были квартиры гувернеров, педагогов и служащих, на втором — столовая, больница с аптекой и актовый зал, на третьем — лицеисты учились и отдыхали: здесь было три класса, а еще два для дневных занятий и один — для самостоятельных, вечером. Еще были: физический кабинет, комната для газет и журналов, библиотека, а на четвертом этаже дортуары — пятьдесят спальных комнат для лицеистов. В каждой комнате поставили железную кровать, комод, конторку с чернильницей, подсвечником и щипцами. Там были также зеркало, стул, туалетный столик. Комнаты отделялись перегородками, которые не доходили до потолка. Поэтому, укладываясь спать, лицеисты могли часами разговаривать с соседями.

Однако они быстро засыпали, потому что уже в 6 утра их будили звонком. Все одевались и собирались в зал на молитву, которую читали по очереди. С 7 утра до 9 шли занятия в классе. В 9 утра лицеистов ждал чай с булочками. Потом они прогуливались до 10. А с 10 до 12 продолжались занятия. От 12 до часа дня была вторая прогулка. В час подавали обед, а с 2 до 3 занимались чистописанием или рисованием. От 3 до 5 лицеисты снова занимались в классе. В 5 лицеисты пили чай с чем-нибудь вкусным. До 6 они в третий раз прогуливались в парке, а потом собирались в классе, чтобы повторять уроки.

По средам и субботам их учили танцам и фехтованию. Каждую субботу устраивали баню. В половине девятого раздавался звонок на ужин. А после ужина до 10 вечера отдыхали. И, наконец, в 10 вечера снова шли на молитву, а потом расходились по комнатам и засыпали.

ЛИЦЕЙСКАЯ ДРУЖБА

Очень скоро каждый из лицеистов заблистал каким-нибудь даром. Один мгновенно вычислял на доске сложные примеры, другой мог отлично фехтовать, третий свободно разговаривал на европейских языках, четвертый лучше всех играл в мяч, а Пушкин знал лучше всех французских писателей и сочинял талантливые стихи.

Через год началось нашествие войск Наполеона на Россию. Его армии продвигались к Москве и грозили захватить Петербург. И тогда вся страна поднялась на защиту Отечества. Мужчины из дворянских семейств отправлялись добровольцами на войну. Крестьяне, захватив вилы и топоры, собирались в партизанские отряды и подстерегали врагов на лесных дорогах.

Лицеисты тоже мечтали попасть на войну, но их не брали. А мимо окон один за другим уходили на смертный бой гвардейские полки, В этих полках шли их отцы, старшие братья, родственники. Прямо во время уроков лицеисты выбегали на улицу вместе с учителями, чтобы проводить воинов и, быть может, в последний раз обнять родных и знакомых. А усатые гренадеры осеняли их крестным знамением.

Общая беда быстро подружила лицеистов. Но у каждого человека есть еще особенно близкие друзья. У Пушкина такими друзьями стали Иван Пущин, Антон Дельвиг и Вильгельм Кюхельбекер. Иван Пущин был соседом Пушкина, а к тому же — добрым и умным человеком, и они долгими вечерами разговаривали через перегородку. А Дельвиг и Кюхельбекер писали стихи. Они часто собирались вместе и читали стихи друг другу. И Пушкин посвятил своим друзьям много стихотворений.

ЖУКОВСКИЙ

Тяжелая война закончилась полной победой, русские войска с триумфом возвращались из Парижа домой. Во время Отечественной войны прославился поэт Василий Андреевич Жуковский. Никогда не служивший в армии, он, как многие, записался добровольцем, и главнокомандующий Кутузов назначил его писателем при своем штабе. В самые трудные дни для России Жуковский написал много воззваний к русскому народу, листовок, но самое главное — он сочинил стихотворение «Певец во стане русских воинов». Это стихотворение мгновенно стало известным и любимым. Его переписывали для себя и носили у груди многие русские офицеры, оно разошлось по городам страны. После войны Жуковского пригласили в царскую семью преподавать русский язык великим княжнам, а спустя несколько лет он стал воспитателем наследника — будущего царя Александра II Освободителя. В Петербурге Жуковский узнал о талантливом юном поэте, который учился в Лицее. Юношу звали Александр Пушкин. Несколько его стихотворений уже напечатали московские взрослые журналы. Многие стихи ходили в списках.

Однажды утром Жуковский сел в коляску и отправился в Царское Село, чтобы встретиться с Пушкиным. И вдвоем — два поэта, знаменитый и юный, — долго прогуливались по аллеям парка. Столько стихов сразу Пушкин не читал никогда в жизни. Возможно, он прочитал Жуковскому полное собрание своих сочинений. Жуковский вернулся в Петербург потрясенный. И наутро написал другу и поэту — князю Петру Андреевичу Вяземскому: «Я сделал еще приятное знакомство! С нашим молодым чудотворцем... Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти нашему будущему гиганту, который нас всех перерастет».

А спустя несколько лет, когда Пушкин, уже выйдя из Лицея, создал первую большую поэму «Руслан и Людмила», Жуковский подарил ему свой портрет с надписью: «Победителю- ученику от побежденного учителя».

СТАРИК ДЕРЖАВИН

Если Жуковский был в те годы самым любимым поэтом, то поэтом самым главным считали Гаврилу Романовича Державина. Он прославился еще в 1782 году своей одой «Фелица», в которой воспел императрицу Екатерину II.

Военную службу Державин начинал простым солдатом, а потом кем только не был — и губернатором, и сенатором, и министром. Кабинеты и должности его часто менялись, но одно оставалось постоянным — он любил поэзию. И когда 8 января 1815 года в Лицее устроили публичный экзамен, он стал самым почетным гостем.

Александру Пушкину было 15 лет. Он очень волновался, узнав, что его будет экзаменовать сам Державин. Но когда его вызвали и он громко начал читать собственное стихотворение, которое называлось «Воспоминания в Царском Селе», его волнение, как у настоящего артиста, сразу переросло в воодушевление. А когда юный поэт умолк, старик Державин соскочил со своего места и бросился его целовать, а потом, обняв, перекрестил, благословляя на служение музам.

ГАДАЛКА КИРХГОФ

Казалось бы, совсем недавно дядя Василий Львович Пушкин привез любимого племянника на приемный экзамен к министру народного просвещения. С тех пор прошло шесть лет, и племянник превратился в юношу, стихи которого с удовольствием читал, переписывал и передавал дальше весь образованный Петербург. 9 июня 1816 года лицеистов последний раз собрали в актовом зале. Царь произнес перед ними торжественную речь. Выпускные экзамены были уже сданы, вещи собраны, и они разъезжались по своим семьям. Через несколько дней их ждало назначение на государственную службу.

Пушкин мечтал о Министерстве иностранных дел. Но только туда было очень трудно попасть. Он поселился в Петербурге, и тут же с ним случилось загадочное происшествие.

На улице он встретил знакомого по Царскому Селу капитана лейб-гвардии Измайловского полка.

— Иду к знаменитой гадалке Кирхгоф, — сообщил капитан. — Хотите, заглянем вместе?

Гадалка попросила Пушкина протянуть ладонь и долго разглядывала на ней линии.

— У вас удивительная судьба, молодой человек, — сказала она наконец. — Вас ждет очень большая слава. Кстати, сегодня вечером вы получите важное сообщение. Завтра вам доставят солидную сумму денег. Но самое главное — вы проживете долго, если только вас не убьет из-за женщины человек с белыми волосами. Теперь давайте вашу ладонь, — обратилась она к капитану.

И капитан, весело улыбаясь, протянул руку.

Гадалка нахмурилась, а потом печально проговорила:

— Вам тоже угрожает насильственная смерть, но боюсь, что это случится очень скоро.

Предсказания гадалки стали сбываться с поразительной скоростью. Через несколько часов Пушкин был на балу, а когда все расходились, к нему подошел чиновник из Министерства иностранных дел.

— Рад поздравить вас с назначением по нашему Министерству. Сегодня ваши бумаги подписаны.

Утром, едва он проснулся, к нему явился знакомый, который был должен солидную сумму денег. А еще через час к нему постучал плачущий солдат, денщик того самого капитана, вместе с которым они вчера заходили к гадалке.

Барина ночью убили! — с трудом прерывая рыдания, выговорил денщик.

СОЛНЦЕ РУССКОЙ ПОЭЗИИ

Александр Сергеевич Пушкин погиб, защищая честь своей жены, которая была одной из самых красивых женщин в Петербурге. Стрелял в него человек «с белой головой» — блондин, приехавший из Франции, по фамилии Дантес. Так сбылось еще одно предсказание.

Десятого февраля (если считать по новому стилю) 1837 года в третьем часу дня Россия лишилась великого поэта. Но, конечно, он стал гениальным поэтом вовсе не потому, что ему однажды об этом сказала гадалка. Просто он таким родился. И другого такого поэта на Руси прежде не было! Никогда. Его уже читала вся Россия, когда ему еще не исполнилось и двадцати лет.

Александр Сергеевич Пушкин показал миру, как богат и благозвучен наш родной русский язык. Строки Пушкина и сегодня звучат как прекрасная, волшебная музыка, но одновременно они полны глубокого смысла, и каждый читатель открывает в его поэзии то, чему радуется или чем печалится его собственная читательская душа. С Александра Сергеевича Пушкина началась великая русская литература. Поэтому современники назвали его «солнцем русской поэзии».